ПРИКЛЮЧЕНИЯТА НА РОЗАТА
(Приключения Розы)
Лагоборская сказка
И захотелось мне рассказать сказку про лагоборскую Царевну.
Как едет она на коне, с Розой.
Едет она на коне по берегу моря.
С Розой в руке.
И Роза ей говорит:
– Съешь меня.
Царевна удивляется, но съедает Розу.
И тут она оказывается в ожидании.
Останавливается в пещере у моря, гуляет там очень счастливая и ест только камни.
Потому что Роза есть Божество Морей и Небес, так как находится не там и не там, и всем владеет, и всем управляет.
И Роза влюблена в Царевну, и так ею овладевает. Изнутри.
Значит, так.
Царевна с Розой и гармонью ехала по высокому берегу моря на чёрном коне. Конь у неё был стройный, с тонкого рисунка ногами, игривый. Загляденье.
Вот съела она Розу и стала очень голодна. Спустилась с коня и стала есть камни. Камни ей казались в самый раз. Небольшие, круглые, как абрикосы. А не то чтобы грызла скалы там, или что-то такое.
И вот, конь мирно пасся над обрывом. А Царевна расчёсывала свои длинные волосы цвета заката и мёда, и пела.
А когда она взяла в руки гармонь и заиграла, так сразу у неё внутри стал ей вторить, очень мелодично, мужской хор.
Царевна:
– Уж по бережку пойду.
Хор:
– Пойду, пойду…
Царевна:
– Розу красную найду.
Хор:
– Найду, найду…
Царевна:
– Роза будет мой дружок.
Хор:
– Ужо, ужо…
Царевна:
– Путь-судьбу мне предречёт.
Хор:
– Речёт, учёт…
Царевна удивилась, но песня лилась так прекрасно, закат сиял, волны плескались в такт.
Царевна стреножила своего верного коня Эфраима у пещеры и легла спать.
А утром она встала с ужасной головной болью. Очень мучилась и даже билась головой о скалу.
А вот верный конь Эфраим посмотрел на неё, да и двинул ей по голове копытом.
Голова её раскололась, и из неё вышла армия в 15 тысяч человек, с генералами.
И генералы все молодые, бравые, желтоусые, как на подбор. Честь ей отдали и сказали:
– Ты наша мать, мы твоё войско, счастливы тебе служить и жизнь за тебя положим.
Царевна задумалась. Голова её прекрасно захлопнулась обратно и стала опять прехорошенькая и не болеть.
Технически, думала Царевна, они мне не дети.
– Мне больше нравится считать вас братьями. Да, вы будете моими братьями.
XXX
А было так, что отец Царевны, Царь этой страны, был добрейший из людей. И любил он Царевну больше всего золота мира. А золота у него было предостаточно.
Вот, к примеру, собирается он на войну. Говорит:
– Доча, что тебе привезти из дальних стран? Везде я воюю. С Востока могу привезти пряных пряностей для твоих пряников, смарагды, изумруды.
С Запада – волшебный ларец самоиграющий. Как повернёшь серебряный ключ – он заиграет, из него выскакивает малюсенькая танцовщица неземной красоты в облаке из тюля и вертится на одной ножке. И внутри у ларца оглядало. И даже батарейки не нужны. Но могу привезти и батарейки.
С Севера – драгоценные меха, пеньку, сало, хуй моржовый, янтари, перлы, холстину и цветы льна и гречихи, и к тому пропилен, мочёную морошку на варенье, бочкотару, также как и учёных и успешных в новейших танцах медведей.
С Юга же везут, и я привезу, песку, хоть золотого, хоть какого, морских гадов сушёных, мочёных или живых, ковры, пуфики, раскладушки, шелка, посудины, расписанные спиралями, или змеёй, кусающей себя за хвост, или морскими водоворотами, или кораблями под парусами на горизонте.
Взглянешь один раз на эту амфору ли, люстру или канистру – и забудешь себя навеки. И никогда уже не приготовишь ни каши, ни супа, а обратишься внутренним взором в свой внутренний взор, да и уйдёшь туда навеки.
Так что тебе привезти, моя возлюбленная доча?
Подняла на него глаза Царевна, посмотрела кротко (что было редкостью).
– Ничего мне не надо, батюшка, привези ты мне только братика.
Дело в том, что мамы у них не было. Она при родах куда-то подевалась.
XXX
Растили Царевну отец и любимый царский возничий.
Божественный Возничий.
Возничий этот, по имени Джотто, был верным соратником её отца.
Джотто его прозвали за косые глаза, а вовсе не за таланты в живописи.
Ещё в детстве приезжие столичные друзья стали его кликать «Индеец Джо» за косину, якобы как у ладного героя гэдээровских вестернов, которые только в столицах и видели.
А деревенские всё переврали, и на следующее лето, когда вернулись столичные, все в деревне уже говорили: «Джотто то, Джотто это».
Джотто с малых лет был хорош с лошадьми и вообще с животными. А к рождению Царевны был уже Главным Царским Коневодом.
Было у него одно свойство: будучи весьма тучным мужчиной, с одышкой и не лучшим здоровьем, когда брался он за узду царевниного доброго конька, гнедого с подпалинами Самурая, и вёл его сначала бавно по двору дворца и после выводил на поле по-над морем и посылал рысью, то и сам он, и Самурай, и Царевна на Самурае поднимались и неслись над землей. Ровной рысью, с уздой в руке, не касаясь земли ногами, летел Джотто, превращаясь в словно бы конное божество, атлет и греческий полубог.
Царевна его обожала.
Он её научил разговаривать со змеями и жабами. Одна, самая верная жабка, размером с небольшого телёнка, так с ней в светлице и осталась. И даже спала у неё в постеле, прохлаждая в жаркие ночи. Тем более что она съедала всех мух и комаров. А Царевна не любила мух. У неё была аллергия на укусы.
Джотто научил её читать по звёздам и считать по шуму набегавшей полукруглой волны. По эху той волны, эху, которое посылали им скалы, умели они узнать все новости мира. И сколько смарагдов добыли вчера в стране Чад, и где кого запела до смерти волшебная Сирена В.
У Джотто ещё была волынка и гармонь.
На волынке он играл преискусно. Много раз бывало – на царёвых застольях выпьют гости, всё заморские кароли да князья, или местные, из дипломатического корпуса. И просят:
– Съиграй Джотто, да съиграй.
А ведь все знают, чем всё это кончается. Но уж слишком сладко он играл.
Ну, Джотто согласится. Затянет дикую мелодию Странжи.
Час играет и поёт, другой, все рыдают.
До тех пор поёт, что с неба начинают падать сдохшие от зависти улюлицы, потом совки, и наконец штыркели. Прямо целая куча навалится.
В конце концов потемневшие небеса отверзаются гневно. Раздается гром, молния и громкое сморкание – и небесный глас катится по всей округе:
– Уймись, Джо, иди выпей чарку, мочи моей нет, все богини и прислуга изрыдались уже.
Небеса замыкаются, наступает хорошая погода, звёздочки высыпают (потому что уже ночь), и Луна на своей колеснице катается туда-сюда по небосводу, весело насвистывая.
Ну а Джо наливают чарку.
Гармонь же он держал в махагоновом чехле, подбитом червеным бархатом с золотыми гвоздиками. Только изредка, по большим праздникам, он показывал её Царевне со словами:
– Это тебе от твоей маменьки оставлено. Говорила, что обменяла у цыгана заезжего. Говорила, что душу отдаст за эту вещь.
Может, и отдала?
Джотто был цыгоином, и вся его семья, да и Царица сама была этого племени, так что они знали, о чём говорили.
– Не знаю, как там дело было, а только раз ночью приходит Царица ко мне в конюшню, вся в кровище, золотые робы в клочья, волоса дыбом, глаза как плошки горят, и говорит:
– Вот тебе, Джо, гармонь. Никому не говори и не показывай, даже Царю. А когда исполнится Царевне 18 лет, тогда ей отдашь. От меня.
И растаяла в воздухе.
XXX
Так Царевна росла без матери.
Отец её учил счёту, счёту полукруглых волн в родной бухте, чтению небесных посланий по звёздам и письму на верблюжьей лопатке. А также навигации кораблей в ночи и акустическим премудростям.
С Джо носилась она по полям на ретивых скакунах, забавляясь охотой и рыбалкой. Правда, зверьё она из силков выпускала в лес, а рыбок – из сетей в море, к большому неудовольствию дворцового повара.
Стреляла из лука метко в картонную мишень.
Вот исполнилось ей 18 лет.
Папá вручил ей маленькую такую, изящную корону и что-то завёл про женихов, но она не дослушала, так как Джо вывел под уздцы небывалого, небесной красоты коня. Самурай-то был уже на пенсии.
– Три подарка тебе от меня сегодня. А четвёртый сама найдёшь.
Вот тебе конь. Он пришёл к нам с горы Папия, и он волшебный.
Вот тебе гармонь. Тебе оставила её твоя мать, и в этот день я тебе её отдаю.
И вот тебе Роза.
И время настало ехать тебе и искать твою матушку.
XXX
Ну, во дворце отпраздновали день рождения Царевны пышно, соответственно её положению.
В честь неё папá устроил тараканьи бега, и петушиные концерты, и народную борьбу на палочках. Победил один момчето из деревни Кости и посвятил ей свою палочку.
Папá планировал ещё съезд женихов с предложением руки и сердца, но, к счастью, случилось половодье в их царстве, и все женихи застряли на таможне.
Соревнования стрелков по Солнцу – кто точнее, очень удались. Солнце при этом не обижалось – что ему стрелы, да они и не попадали. Просто иногда давало щелбана самому нахальному.
Пир был горой – 30 печёных лебедей из хлебного мякиша в золотых фольгах. Суп французский из топора, бланманже и мочёные орехи в чёрном горном меду со звёздами.
И вот на третью ночь празднования приходит она к Царю:
– Папá, сердце мне говорит, что довольно, пора мне выезжать.
Папá и не возражал. Только наказал слугам печёных лебедей ей с собой снарядить. Она и не против – Конче их тоже полюбил.
XXX
И Царевна выехала на поиски.
Первое время, радуясь своей свободе, путешествию, приключению, свежий ветер в лицо, она надеялась встретить мать быстро и найти её милой.
Увидит: котёнок играет на солнышке, – и к нему.
– Вы не моя матушка?
Котёнок цап-царап.
К бабочке, к молодому ослику, к красивой селянке, идущей берегом с бидоном молока.
Но скоро даже Конче стал выражать недовольство такой стратегией. А Роза так вообще отвернулась и ушла в себя.
Да Царевна и сама понимала. Так молодая весёлость и желание действовать кипели в ней. А что делать, она не знала.
Тем временем они уже долго шли берегом, и стало темнеть.
Вдали на камнях, у самого моря, танцевал огонёк костра.
Царевна почувствовала себя одиноко, захотелось к костру, к людям.
Они приблизились, поклонились низко все трое, присмотрелись.
У костра собралась небольшая группа путешественников. Все они были курносые, темноволосые и тихо светились изнутри мягким золотистым светом.
Царевне и компания они были рады. С любопытством приняли от неё лебедя, а ей и Розе налили по чарке зелёного вина. Конче угостили кока-колой и морской капустой.
«Куда путь держишь, девица, и тэ дэ» завели было, но посмотрели на Розу, на Конче и больше ничего не спросили.
Настала ночь, и пошла Царевна с младшими путешественниками купаться.
И девки, и парни, все вместе они пробрались по чёрным валунам на утёс и прямо в лунную дорогу кинулись в море.
Царевне показалось, что она русалка. Хотя, конечно, русалок не существует, а если и существуют, то они не хорошие.
За каждым её движением в чёрной воде тянулся светящийся хвост. Хвост руки, хвост ноги, хвост хвоста. Веерами и волнами разбегались в воде зелёные крошечные мерцающие искры.
– Ау, девки, смотрите! – закричала Царевна другим.
Но их голоса затихли где-то за утёсом.
Залюбовалась Царевна этими огнями, так бы никогда с ними и не расставалась, как тут среди зелёных и золотых огней вылезла усатая Морда с трезубцем.
XXX
Царевна серебряной рыбкой метнулась вправо. Веер огоньков прошел от неё по бухте, сообщая всему миру о происходящем. На берегу проснулись и заволновались птицы и ежи. В море – вообще все: морские новости их касались как никого.
Огромная чёрная морская лапа преградила ей дорогу.
Царевна рыбкой метнулась влево. Новый веер огней. Опять лапа.
Вниз метнулась Царевна со шлейфом огоньков, и только грубый хохот прокатился эхом по бухте, когда ей пришлось перекувырнуться в последний момент и всплыть на поверхность.
Тихо светила полная луна, заливая светом бухту, скалы и на скалах взволнованных путешественников, птиц и ежей.
– Кофе, кофе, кофе! – зашептали золотые огни, колыхаясь вокруг Царевны.
А Царевна, загипнотизированная страшной Мордой, еле держалась на воде, слегка перебирая ногами и руками, её золотые волосы вились, волнуясь, вокруг неё.
Морда молча её разглядывала.
– Предложи ему кофе, – шептали огни ей прямо в ухо. – Он любит. У него там, на дне, не варится. Вода солёная.
– Не желаете ли кофе? – почти пробулькала Царевна, и Морда медленно кивнул. Он доверчиво взял Царевну за руку, и та вывела из моря, под приветственные крики своих новых друзей, чёрное чудовище. Морда всё поднимался и поднимался из волн, пока не стал выше скал, и медленно двинулся к костру. А за Мордой из воды тянулся хвост из брошенных сетей, консервных банок, водорослей, кораллов и рыбок, потонувших кораблей и танкеров, мусора, бумажек, мыльниц, звёзд, морских звезд, морских дьяволов, паламута и так далее. Была там и пара утопленниц – распухших, сизых. Воняло рыбой.
XXX
Итак, Морда медленно тащился за Царевной, гремя банками и трейлерами.
Милые путешественники, светящиеся у костра, расступились любезно и предложили Морде чарку и Царевниных лебедей.
– Ой, – сказала Царевна, – секундочку, ему надо кофе, иначе нам всем крышка.
Морда, молча возвышаясь в темноте практически до звезд, угрожающе дышал.
Но именно кофе-то у них и не было. Было узо, ракия, «Слънчев Бряг» – магический напиток местных полубогов, и даже сок волшебного дерева Монгомото, от которого начинаешь видеть будущее телевидения (но недолго), и был тягучий сок ягоды Калинины, который с гор приносит птица Рук в клюве и обменивает только на сборники стихов. Но кофе у них не было.
– Любезный друг, не изволите ли «Слънчев Бряг»? – спросили милые путешественники.
И тут раздался рокот среди скал, земля затряслась, посыпались камни, море встало вертикальной стеной, и своей огромной лапой Морда сгрёб путешественников и запузырил в небо.
Так возникли созвездия:
Мишутка
Сврыля
Левиафан
Умница
Лось
Роза 2
Олень и Серна.
И осталась Царевна на берегу одна, вся в слезах.
XXX
– Конче, верный Конче, что же нам делать? Куда путь держать?
Но видно было, что Конче считает, что надо дождаться утра.
Устроившись в приморской пещере и покормив Розу, они уснули.
Когда розовопёрстая Эос лёгкими шагами обходила небеса над их морем, двинулись они дальше.
Весело было им скакать жёлтым высоким обрывом над фиолетовыми скалами и синим морем.
Роза рассказывала им сказки, Конче пел, и так доехали они до греческого города Ахаполлония.
Он открылся им издалека, потому что стоял на высоком мысу далеко в море, с трёх сторон омываемый волнами и обдуваемый ветрами.
А знаменит он был тем, что дома тут строили на золотых сваях осьми локтей высоты. И все жители, включая грудных младенцев и кошек, ходили тут на ходулях такой же высоты.
Хотя и непонятно зачем – без свай и ходуль всем было бы гораздо проще.
XXX
Ахаполлоний. Академия.
Царевна, всё ещё проливая слезы о потерянных друзьях, въехала в золотые ворота.
Всё было дивно в этом городе. Но удивительнее даже ходуль была любовь жителей к чудесам и научным развлечениям.
В зиму всем миром они строили машины, способные подкинуть человека или, допустим, лошадь, к звёздам.
Другое – строили дом или же корабль, могущий раскачиваться до небес, садились в него и катались подобным образом до тех пор, пока всех не начинало тошнить.
Были у них и другие полезные развлечения.
Отряды девушек и юношей упражнялись в стрельбе в цель. Причём не только из луков, но и из огнестрельного оружия. Каждый раз победитель такого соревнования получал от жителей настоящую говорящую морскую звезду с детками (звёзды это очень любили) из самой Поднебесной.
Так что младеж Ахаполлония была спортивной и могла противостоять любому врагу.
Естественно, Бородатая женщина была нарасхват. Пригласить её в гости и выпить с ней чарку считалось почётным и освящало дом на многие сезоны. Её расспрашивали о её приключениях и молодых годах. Она очень любила приезжать в Ахаполлоний на гастроли.
У ахаполлийцев были и другие полезные и научные изыскания и артефакты.
Все они были собраны на главной площади, переходящей в поле. Место это было деннонощно освещено огнями и факелами, воздушные и водные змеи парили в вышине, реяли флаги и ленты, гирлянды тигровых лилий порыкивали на гуляющих, звенели монеты, лучшие музыканты на ложках и тарелках играли популярные мелодии, и пахло так божественно – кукурузным нектаром, сивухой и мятными пряниками. Называлось это место по праву Академией, так как всегда было полно жителей и гостей, тянущихся к знаниям.
XXX
Другие полезные и приятные изобретения ахаполлийцев
Громкоговорящая самокатная повозка, в которую нагрузи хоть дынь, хоть дуль, хоть фиг, хоть циркачей и фокусников, к примеру, будет катить по долам и весям. Или в маленькую деревушку заедет, и орёт самочинно замогильным голосом:
– А вот дули по полконфеты целый воз!
– А вот наши циркачи, самолучшие в мире, покажут вам новую программу!
Все в ужасе разбегаются. Хорошо помогает при нападении врага.
Тоже почти самокатная, но требует восемь битюгов тащить по берегу, лодка формы фасоли, вся гладкая, красят в жёлтый цвет для нарядности.
Садят на неё детей – кто плохо себя ведёт или надо жертву каким богам – и тащат их, значит, по морю, вдоль берега, где поглубже. Детки плачут, скользят с фасолины, уходят под воду. Но что делать – надо.
И тоже – по небу летать некая конструкция из жил, реек и вощёной бумаги. Очень популярная у местного населения с его тягой к высокому. Много раз снаряжали они героев той орудиной и всем миром спихивали с обрыва, чтобы только узнать:
как это – летать по небу аки птица?
Но ни один доблестный испытатель никогда не вернулся, и они так пока и не узнали.
А город был золотой тем не менее. И у ворот встречали и лев, и вол, и орёл. И утконос.
XXX
Защита Ахаполлония
Ехала она, ехала, и слышит шёпот ветра:
– Направо иди, направо…
Это они по высокому берегу шли, и золотой город уже виднелся вдали.
Повернули они от моря, в сторону горы Папия.
Всё тихо, ветерок шепчет, трава в полях гнётся, бежит дорожка в сторону гор, рощи там и сям переходят в кудрявый низкий лес по горам.
Царевна и Эфраим отдыхали в тени дубков, когда Роза встрепенулась, подняла голову, ветер взвыл, и чёрная туча накрыла всю местность. Раздались громы и молнии. Это Тёмные Силы пошли на Золотой Город.
Царевна выхватила свой верный лук и пустила первую серебряную стрелу в небеса, готовая защищать Город до последней крови. Так он стал ей мил с его блестящими каруселями и любознательными жителями.
И тут она увидела, как на защиту Золотого Города встаёт, как из-под земли, Золотое войско.
То, что казалось ей роскошным жёлтым сияющим полем до гор, стало рядами золотых воинов. Каждый был мужествен и могуч, выше человеческого роста, стройные зелёные ноги в тонких, опасных и нежных шипах, как стебли, будто вросли в родную землю. Сотни крепких, упругих, голубых ладоней сжимались и разжимались на ветру с неимоверной силой. Круглые и крепкие чёрные и фиолетовые головы в золотых шлемах грозно и одновременно смотрели в лицо врагу.
Не сломить такое войско, не сдвинуть с позиций.
Пошумели Тёмные Силы, покидались молниями, погремели громом.
Но Золотое войско стояло недвижимыми рядами, грозно сияя своими солнечными шлемами до самой горы.
– Играй! – воскликнула Роза.
И Царевна отложила лук, взяла гармонь и заиграла победную песню Странжи, как будто делала это всегда.
Подняли войска свои золотые шлемы ещё выше, ещё горделивей, выровняли ряды.
И стали уползать Тёмные Силы за лиловую гору Папию, долго ещё тянулся с яростным шипением клубящийся хвост, утаскиваясь через перевал, и над горой долго поднимался пар и развеивался в сиянии Золотого войска.
Так они с Царевной защитили Ахаполлоний.
XXX
Царевна не могла налюбоваться Золотыми воинами. Если бы Роза не утащила её за подол, она бы там и осталась.
А они всем войском отдали ей часть, покачали своими сияющими шлемами и остались от моря до горы Папия молча стоять в доблестном карауле.
Эфраим уже бил копытом. Пора было ехать.
Тихо двинулись они, переживая случившееся.
Роза упивалась нежной росой, Эфраим кусал удила и просился в рысь.
А Царевна размышляла: что же там, за городом ученых и поэтов? Их городской гимназиум стоял на самом конце узкого мыса, всеми окнами глядя в море и на стихии, и кто же, как не поэты, могли там выучиться?
Так двигались они три дня и три ночи – и никаких следов маменьки.
Дважды папá присылал им гонцов с горячей гречневой кашей в бидоне – беспокоился о дочери. Но скоро даже гонцам с кашей стало до них не доскакать, так далеко они заехали.
Места были пустынные. Днём Царевна часто собирала полевые цветы и самыми лучшими угощала Конче. Роза была довольна – она довольно ревниво относилась к цветам.
– Роза, Роза, где же мне искать маменьку? – иногда спрашивала Царевна.
– Ах, оставьте. Сама как-нибудь отыщется. Не маленькая. Давайте лучше в шахматы сыграем. Или вот на гармони вашей что-нибудь подберите.
Как-то раз сидела Царевна под кустом и подбирала на гармони «Мурку». Царевна была очень злая. Роза уже какое-то время вела себя странно. Дулась, капризничала, а если приставать, то показывала свои маленькие острые золотые зубки и порыкивала.
Эфраим грустил и тихо напевал «Грозное море, священный Байкал».
Царевна скучала по своей маме и по снегу. Снег она очень любила. Любила лежать в нём и смотреть в белое небо. Любила его хруст, или ехать на поезде морозной ночью и смотреть на заснеженные поля и шапки на деревьях.
Любила его вкус. Когда высунешь язык зимой, допустим на восток, и на него падают снежинки, вполне ощутимого языком веса, и вкусно тают.
И миллионы его разных состояний – когда он рассыпается, и нельзя слепить снежок, и он весь остаётся на варежке (это, пожалуй, первые полмиллиона состояний), и когда он влажный и снежок получается отличный. И как смешно кусты торчат из снега.
Пригорюнилась Царевна, говорит Эфраиму:
– Эх, ни братика у меня нету, ни мамы, ни снега. И голова болит.
Эфраим очень за неё переживал и в отсутствие Джотто считал, что его заменяет. Тем более что на Розу с её капризами особенно положиться было нельзя.
XXX
Так она возглавила 15-тысячную армию. Но нрав у неё скорее был мирный. И хотелось ей пока просто путешествовать, а не заниматься большой политикой.
Так что разместила она своё войско по квартирам. Горные бабушки очень были довольны: им и зимовать веселее, и есть кому дрова порубить. Научила их сажать картошку и играть в шашки и гербо с золотоголовым войском Ахаполлония и отправилась дальше.
Только два самых любимых братика, самых близких и самых отважных солдатика – Февраль и Август Октябрь – поехали её провожать.
Они все много смеялись, говорили, как им будет внезапно обретённой Царевны не хватать и про тонкости выращивания картошки в лесу.
Но Царевна посерьёзнела и сказала:
– Братья мои милые, хватит ржать. Помогите-ка мне искать матушку. Ты, Февраль, отправляйся на юго-запад. А ты, Август Октябрь, на северо-восток. А с юго-севером я и сама справлюсь.
Они попрощались сердечно. Обняла она братиков – один вороной, другой каурый. Один – золотой, другой дамасской стали. У одного глаза изумруды, у другого смарагды. Один – месяц сквозь облачко сияет, ветром обдувает, другой солнечным затмением горит, песни света распевает.
И двинулись они на все четыре стороны.
Было у братьев по ястребу на плече, так как они сговорились: если с кем беда или радость, кто найдет маман или там сокровище – пошлют другим телеграмму с ястребом.
Февраль шёл тихо на своём верном коне Разгадае. Думал думу. Песню пел, играл на гусельках. Песня была такая:
Песня о материнской любви
Воевал молодчик.
Песни пел молодчик.
По всему-то миру
Проскакал молодчик.
А встретил красну деву,
И обомлел молодчик.
Забыл свои песни,
Забыл свои войны.
Взял её за ручку,
К матушке повёл её.
Мати моя ясная,
Мати дорогая,
Вот моя названная,
Вот моя родная.
Разгадай заржал. А Февраль почему-то покраснел, но упрямо продолжал:
Мати посмотрела
На деву эту красну,
И девица к солнцу
Улетела очень быстро.
Солнышко погасло,
Тучи налетели,
Чёрна ночь настала
Для молодца навечно.
Его пшеничные кудри, иногда цвета земляничной поляны, легли тенью на милое лицо. Февраль вздыхал. Не хотел он оставлять Царевну, пусть даже и с Розой и с Эфраимом. Чуяло его сердце недоброе.
И как верно! В это самое время Царевна и компания пробирались по глухому лесу Странжи.
Давно уже кончилось поле, давно лёгкий, весёлый, кудрявый, невысокий и солнечный дубняк перешел в строгий густой бор. Всё чаще Роза замечала следы то медведя, то волка, то серны, а то и самого Благородного Еленя.
Те двое, Царевна и Эфраим, ничего не замечали, трепались, как всегда бывало, когда они оказывались вместе. (Секундочку, они и так всё время вместе. А, ладно.)
Но Роза была настоящим следопытом. Она-то охотилась в лесах повсамделишному. У неё-то на кухне все стены были завешаны медвежьими шкурами.
Так что Роза внимательно принюхивалась, зорко смотрела по сторонам и тревожно скалила свои острые золотые зубки.
– Всё страньже и страньже… – тихо бормотала она себе под нос.
Бор перед ними слегка расступился. Открылась поляна. Место это было удивительное – шёлковая, подвижная как морская, тонкая изумрудная травка устилала мягкий подъём горы. Из неё, как из учебника по цветоведению, поднимались ровные, гладкие, корабельные оранжевые сосны. Выше к небу они переходили в глубокий фиолетовый, чтобы хорошо смотреться на фоне розового неба. Кроны сосен бросали мягкую прозрачную тень и создавали чувство клаустрофобии. Везде валялись шишки.
Вдали за камень юркнул испуганный зайкиц.
Нехорошая это была поляна.
Они остановились. Тонкий звон прошёл по лесу, и трава взволновалась волной.
Высоко, за лиловым шатром сосен, в оранжевом небе замер ястреб. Почти точкой. Точкой-тире.
За соснами сгустилось фиолетовое облако, и из него медленно стало выдвигаться светящееся нечто.
Наши путешественники застыли и тут же поняли, что не могут двинуть даже пальцем, даже копытом. Даже лепестком или клавишей гармони.
Сияние придвинулось, теперь огромное, выше даже Конче или Царевны на нём. И они увидели Благородного Еленя.
XXX
Благородный Елен
Елен стоял молча и строго смотрел на них своими бездонными еленьими глазами.
В одно мгновение, которое ощущалось вечностью, они смотрели друг другу в глаза, и путешественникам казалось, что мгла сомкнулась вокруг них, и они летят в космическую бездну, и что все звёзды мира танцуют хору вокруг них.
В этой бездне они летели то вверх, то вниз, ногами и копытами и тоже менялись постоянно. То Роза становилась огромной, а небо и звёзды залетали в её открытый ротик, и луна была её глазом.
А то Царевна видела, что её нежный розовый мизинец – это целый мыс Ахаполлония, и это его омывают моря и обдувают злые восточные ветры зимой, и дети, завернувшись в рогожи и натянув меховые шапки и варежки, в расшитых цветами чувяках бегут в гимназиум на самом конце мизинца, прижимая к груди книжки. И спешат, спешат стать поэтами и капитанами и написать лучшие в мире стихи под вой ветра за окном серебряными перьями птицы улюлицы, макая их в чернильницы, наполненные кровью матерей мира. И уплыть на больших кораблях подальше от Ахаполлония, к чёртовой матери, чтобы никогда его больше не видеть с его каруселями и бородатой женщиной.
Эфраим же видел себя то тонкой жёлтой травинкой, часто свисавшей с его морды, когда он пасся, как он ни был аккуратен в еде и хороших манер. И тут же, в ту же секунду Эфраим был весёлым жеребёнком, то прикладываясь к вымени матери, Гречки, то скача по весёлым полям тех же трав и цветов, очень нежных и сладких, по-над морем, каждый высокий многоэтажный цветок-султан – как лучшее в мире мороженое.
ХХХ
Благородный Елен. Беглецы
Благородный Елен даже и не имел в виду ничего подобного. Хотя грохот, с которым передвигались очередные гости, его раздражал. Да, он был властелин этих мест, да, всё ему тут покорялось, да, рога его из чистых неподдельных бриллиантов сияли и днём и ночью (когда он хотел) и наводили транс на всех его подданных. Да, шакалы и медведи и волки приходили к нему с поклоном справляться, где и когда им охотиться. Но всё-таки никогда не знаешь, какое впечатление произведёшь на этих прохожих людей. Был случай, когда он показался целому отряду жандармерии, вооружённой снайперскими винтовками и приборами ночного видения. Жандармы шли по следу беженцев от далёкой войны.
Война-то была далёкая, кто их знает, кто там с кем воюет – на юго-востоке, если верить барометрам улюлиц, компасам и картам. А вот своя, родная граница с соседней Стамбуленией очень близкая. И жандармерия своё дело знала туго.
Беглецы шли по его лесу тихо и споро. Молча.
Его тогда заинтересовала девчонка лет восьми, в розовых кроссовках и с рюкзачком. Чумазая, лохматая, она шла за отцом и дядьями. Видимо, они уже давно пробирались через границы, и эта была не последняя. Может быть, мать и братья ждали её по другую сторону гор.
Хотя она точно держала дистанцию, не отставая от дядьёв, даже держалась за какую-то помочь, а тем не менее внимательно вглядывалась в незнакомый удивительный лес, его цветы и следы. Благородный Елен тогда показался ей и долго беззвучно шёл рядом с ней. Девчонка его увидела, но промолчала, продолжала идти. Они вели беззвучный разговор. Его чёрные, как колодец ночью, в котором отражаются звезды, глаза отвечали её бесподобному, светло-голубому на грязном лице, взору.
– Ну что, старуха, устала? – спросил он беззвучно.
– Эх… – отвечала она, запинаясь о кочку, но не отпуская постромку.
– Держись.
Он чуть качнул алмазными рогами, и на неё село несколько подчинённых светляков. Идти ей стало легче. Розовые сбитые кроссовки теперь летели в 20 сантиметрах над землёй.
Дядья ничего не замечали.
– Боишься, будет ли там мама ждать?
Маленькое лицо сморщилось.
– Не бзди, мама ждёт. Но в лагере – WPK 16 89, регистрационный номер B 3830-292. Я тебе запишу. Дядьям пошлю GPS-координаты. Когда услышишь три крика улюлицы, все ложитесь. Дядья тебя послушаются. Ничего не бойся. Скажу, когда вставать и куда идти. Просто лежите.
Так прошли они ещё минут 40, дядьки сверялись с чем-то в архаичных дешёвых «Нокиях».
Три раза закричала улюлица. Умная девчонка дёрнула отца за руку, и все смирно полегли.
Вот тогда и заметались по лесу полосы фонарей. Шла жандармерия цепью, с облавой.
Благородный Елен, беззвучно ступая по своей изумрудной траве, вышел из-за дуба. Мягкое его общее свечение стало непереносимым сиянием только для бритых момчет из погранотряда. Грозно заблестел его взор, алмазные рога выросли до небес, и чугунное копыто дважды ударило о скалу, с которой он возвышался среди леса.
Вернувшись тогда с облавы ни с чем, момчета из жандармерии рассказывали, что было им видение в лесу: вышел к ним старичок и велел больше никогда никого не ловить. Врали, конечно.
А только все они уволились из жандармерии на следующий день и пошли работать в городской луна-парк. Кто за карусель отвечал, кто за тир, а кто за комнату ужасов.
А девчонка и её родственники полежали сколько положено, потом встали и дошли до лагеря. Маму нашли.
Только одна розовая кроссовка осталась на изумрудной траве. Она там долго
лежала, пока не нашёл её местный охотник Митко, показывая волшебную поляну очередной заезжей барыньке. Он достал свой бывалый нож и вырезал из неё маленькую кожаную подмётку. Для домашних надобностей.
– Бегунцы. – сказал он.
Но барынька так ничего и не поняла.
ХХХ
Благородный Елен долго тогда следил за девчонкой. Даже выходил к ограде лагеря. Даже показывался ей, чтобы её повеселить.
Да она уже и жила другой жизнью. Там у неё ребятня, мама, конечно, заезжие клоуны без границ. Школа кое-какая. Не такая, конечно, как на мысу, обдуваемая ветрами, где все – поэты. А такая, из фанерных щитов и пустых канистр и слюны ласточек, кусок брезента растянут от жары.
Да Благородный Елен знал, что в Ахаполлонии не все поэтами вырастают. Кое-кто вырастал гайдуками и грабил и резал торговый люд на горном тракте, ведущем в Стамбулению. Ну и просто сапожниками, серветерами, стеклярами, ну и так далее.
(Ни одного сапожника, кстати, от границы с Стамбуленией и до самого голубого города Арнава Благородный Елен не знал. Явно это для красного словца.)
А что девчонка вырастет поэтом, в том Благородный Елен не сомневался.
Продолжение следует.
XXX
ХХХ
Они вышли из леса и направились дальше.
Рано останавливались на ночлег на морском берегу, разжигали костерок, жарили грибы, которые им приносили улюлицы – приятельницы Эфраима, и долго сидели вместе, смотрели на звёзды сквозь дым.
Царевна подбирала на гармони. Она ещё не очень хорошо умела играть, но Роза, строгий учитель, уже добилась от неё многого. Роза выкладывала на земле шишками мелодии заунывных песен Странжи и подпевала Царевне низким хрипловатым голосом.
Ежи обычно уходили подальше. А вот черепахи, известные своей глухотой, наоборот, сползались поближе, с вытянутыми шеями, и окружали их кольцом.
На третье утро их разбудил мерный звон колокольчиков, и они познакомились с небольшим стадом коз, ну или овец.
Отвечал за них серьёзный ответственный Куче, чёрный с подпалинами, по имени Пастух.
– Здоровей, откуда путь держите?
– Мы то-то и то-то.
– Ну, заходите к нам в деревню. У нас цирк.
Они двинулись к деревне. Она стояла на всё том же берегу Бурного моря, среди жёлтых полей, лиловых цветов и фиолетовых гор.
Они издалека увидели шатры цирка в ложбине у скотного двора. Полотнища его довольно выцвели и напоминали по цвету розовый Ахаполлоний на фоне неба и моря.
Циркачи уже радостно бежали им навстречу. Были они такие:
Коренастые, низкорослые Иван 2 и Григорий 2, рыжий и чёрный.
Чёрный – такой ловкий, что мог поймать в воздухе сосиску, трижды сделав сальто-мортале. Полная концентрация, ум, талант, точнейший расчёт.
Иван 2 и Григорий 2 в этом сезоне заменили таких же по всему абсолютно котят, рыжего и чёрного. Первоначальные Иван и Григорий за год бесследно исчезли. Говорят, их пригласили на гастроли в столицу.
Рыжий не мог найти сосиску, даже если кинуть её ему в лапы. Романтик, мечтатель, он всегда был чуть поодаль от событий и наблюдал как бы со стороны, задумчивым, меланхоличным взглядом.
Владимир появился в труппе недавно.
Он был молод юной щенячьей молодостью. Уже крупнее всех, даже Пастуха. Очень светлый, даже белёсый, он прямо светился в пейзаже, если встретить его ночью, допустим. Он был ловок невероятно, ловчее даже Ивана 2. И всё его светлое тело постоянно ходило ходуном – и целиком, и обе половины по отдельности, и ещё сам по себе хвост. Он всегда был первым во всём не от ума, а от невероятного, победительного энтузиазма и веры в судьбу.
Он первый замечал приближающегося потенциального зрителя и мчался во всю прыть огромными галопами с песнями и танцами.
Пастух тоже выступал, но держался в тени, у билетной будки, солидно, басом напоминая иногда о своём присутствии.
Недавно, с Луны, к ним свалился Малыш. Малыш был чёрный как ночь, крупный, круглый, такой юный, что периодически натыкался на что-то и падал. Толку от него не было никакого, только красота.
И последней выходила рыжая Сука. Она была психологически травмирована с детства, и даже когда восхищённые зрители кидали ей кусок сосиски, она металась в кусты, ожидая камень.
Но труппа была добра к ней, всё с ней делила. Она жила и с ними и одновременно в каком-то своём мире, в глубине куста, где у неё было всё своё.
ХХХ
Был ещё у них свой Кон.
Кон был строгий, без сантиментов. Принимал только яблоки. То есть его угощали только яблоками. Он был стреножен красивым ремешком. Видимо, у него была сомнительная репутация в смысле темперамента и чувства свободы.
Все они бежали встречать зрителей, завидев их издалека.
Кроме Суки.
– Заходите, заходите. Мы вам покажем чудеса джигитовки, жонглёров, акробатов, нашу говорящую кошку и настоящих заморских цыплят, умеющих перелезать через забор любой высоты!
– Мы вам покажем чудо-овец, они ходят строем и исполняют волшебные песни Странжи на своих низко звучащих колокольцах!
– Наш Магаре Окликс кричит так, что листья вянут на деревьях, а облака проливаются дождём!
Конечно, Царевне, у которой при дворе выступали лучшие артисты мира и даже Нью-Йоркская опера приезжала, всё это было немного смешно. Но Эфраим и Роза, да и она сама, держались уважительно, поддерживая энтузиазм. И яблоки, и сосиски у них были наготове.
ХХХ
Артисты были веселы, но бесконечно бедны. Когда не было зрителей, они мотались по кустам в поисках хоть чего-то съестного или собирались и играли в жмурки и в шашки – в чапаева, с захожими такими же бедняками. И звон бубенцов, переборы гитары и песни звучали вокруг их дырявого шатра целый день.
Царевна и компания вдоволь налюбовались их весёлыми шутками и песнями, отдали им своих последних лебедей, и Царевна сказала:
– Мой батюшка, властелин этих мест, устроит вам постоянный ангажемент. Отправляйтесь ко двору.
– Спасибо, – низко поклонились циркачи. – Но мы не можем. У Вас, Царевна, есть план. Вы ищете Вашу матушку. А люди, хоть и добры, когда не кидают в нас палками и камнями, но забывчивы. И у каждого свой план. Идите, Царевна, и ни о чём не тревожьтесь. А мы будем жить нашу жизнь. И если через год Вы никого из нас здесь не увидите, то знайте, что нас задрали шакалы. Или закидали камнями мальчишки. Или похитила чумка. Или голод и мор. И это нормально. Может, Вы найдёте тут Ивана 3 и Григория 3. Они передадут от нас привет.
Мы забегаем вперёд, но в следующую зиму, в большие морозы, зажглись в небе созвездия:
Иван 2
Григорий 2
Владимир
Пастух
Безродная Сука
Малыш.
А Кон передал им привет через год.
ХХХ
Коста дель Крок
А наши двинулись дальше.
Шли они, шли, и погода стала портиться. Стал завывать ветер, клонить травы на обрыве. Мухи, вечные спутницы коней, стали собираться в параллелепипеды в высоком сером небе и с печальным гулом летели на юг, в жаркие страны.
Штыркели, которые поставили своих детей на крыло ещё в июле, теперь обучали их чтению путей по звёздам и черчению в небе архитектуры. Черчение им очень удавалось, особенно стадионы и прочие спортивные сооружения. И цирки. В общем штыркельные фигуры. Вот лежишь, к примеру, в своём саду, смотришь в небо сквозь виноградные листья, а в небе с дюжину штыркелей – три-четыре семьи – чертят и чертят небесные арены, где смуглые небесные атлеты будут когда-нибудь завоёвывать свои победы.
Наперекор ветру и морским брызгам, в опускающейся мгле, наши путешественники выехали к берегу Коста дель Крок.
Мрачное это было зрелище. Город, который им открылся, был скелетом города. Скелеты домов, библиотек, пекарен, мастерских и кузен, когда-то богатых торговых рядов и милых для кого-то шале и шаронок, смотрели на них пустыми глазницами окон, и скелеты кошек зловеще скользили по ощетинившимся стропилами крышам.
– Что же это? Какая беда случилась с этим городом? – воскликнула Царевна.
Роза ответила:
– Это город Коста дель Крок, Город-Призрак.
Жила в этом городе одна такая Кассандра. Еще босоногой девчонкой заметила она, что может сказать, что случится. Что мальчишка, который кидал в собаку камнями, получит несправедливую двойку в школе. Что мама сейчас прольёт молоко. Что кофе убежит три раза, как бы мама ни старалась, и Ментия будет ругаться, и мама пойдёт что-то там малевать, типа она ни при чём. Или что этой зимой придёт чумка и унесёт всех собак.
Сначала она догадалась, что это очень полезно при игре с ребятами в кости и «уно».
Но скоро сообразила кое-что и получше.
Взяла она у мамы пляжное полотенце в звёздах и туфли на высоком каблуке, цветные бусы и маленький столик и подушки – и расположилась на главной площади, у торговых рядов.
Дела пошли хорошо. Многие приходили к Кассандре узнать будущее. И свои жители, и приезжий люд.
Кассандра эффектно помавала руками, крутила хрустальный шар, раскидывала кости и палки и пела вкрадчивым голосом, глядя в глаза:
– Венера в четвёртом доме, ваш Марс в квадрате, успех и любовь.
Но сама она просто знала, что будет с тем или с тем.
Мама сначала сердилась, говорила:
– Доча, иди в школу, маникюршей станешь.
Но Кассандре к тому времени было уже 16, деньги текли рекой, и никто уже ей был не указ.
Пока однажды…
Он медленно приближался по площади, и вокруг него сгущалась мгла. Он был весь чёрный, в лапсердаке до полу, двууголка бросала глубокую тень, и только мрачная кривая ухмылка блестела рядом золотых острых зубов. За ним тянулся длинный хвост (шлейф?), поднимая пыль.
– Что, Кассандра, любишь ли ты нашу Царевну?
Нет, не так.
– Кассандра, можешь ли ты предсказать моё будущее?
Сверкнул монокль.
Но Кассандра видела только мглу.
– Н-н-нет, – пролепетала кудрявая, пухленькая, хорошенькая Кассандра, по привычке помахав звёздным рукавом.
– Предсказывай, скотина, иначе я вас тут всех в порошок сотру. И будет ваш Цветущий Город Городом-Призраком. Даю тебе 24 часа.
И он уплыл со своей мглой в неизвестном направлении.
У Кассандры началась паника. Она поразбрасывала палок и шишек, но они ей, как всегда, ничего не сказали, ведь она всегда просто знала.
Она побежала по своему цветущему городу. Ко всем она обращалась с вопросом:
– Знаете ли вы будущее этого Чёрного?
И к лесным людям, провозившим с гор дрова на зиму. И к их весёлым золотозубым жёнам, которые в каждом дворе эти дрова пилили. И к накачанным момчета-
аптекарям, и к торговцам чёрным, со звёздами, горным мёдом. И ко всем городским кошкам и горлицам. Да те только «Уху!», да «Уху!».
Добежала до своей матушки.
– Ну что ты суетишься, доча. Я же требе говорила, учись, маникюршей станешь.
– Мама, мама, я не вижу судьбы этого Чёрного. Но я вижу наш цветущий город, он сам чёрный, пустой, ветер веет мусор и листья по улицам. Скелеты кошек бродят.
– Ах, перестань придумывать.
– Звони в колокол, мама.
Мама отвечала за городскую церковь и по субботам и воскресеньям ровно в 9 утра звонила, что церковь открыта. В неё редко кто заходил, кроме проезжих туристов и столичных дачников.
Но тут мама её послушались. Зазвонил колокол.
Пришли три сгорбленные беззубые старухи.
Кассандра, ломая руки, металась. Ждали, ждали, а больше никто и не пришёл.
Жители укладывали дрова в поленницы, варили шкембе, укачивали детей.
– Дыр был щур, – прошамкали старухи и тихо уползли.
На следующий день ровно в тот же час тень Чёрного легла на кудрявую голову Кассандры, сидевшей в ужасе у своей кибитки на площади.
– Позолоти ручку, – сказала Кассандра, стуча зубами.
Чёрный, ухмыляясь, извлек из своей мглы и бросил ей золотой.
– А ждет тебя дальняя дорога и светлый принц на коне.
Страшный хохот прогрохотал над городом до самой горы:
– Всё ты врёшь, голуба. Быть вам Призрачным городом до тех пор, пока не приедет девчонка на вороном коне с Розою в кулаке и не расскажет мне твоё будущее. Или наоборот.
В ту же секунду осыпались все цветы её города, все нарядные черепицы превратились в пыль, все аппараты по возгонке ракии превратились в кучу ржавого железа, овцы и кошки обратились скелетами, и ветер загулял по Городу-Призраку.
Чёрный распахнул свой лапсердак, и был он Крокодил.
Он близко наклонился к её лицу, сверкнул золотым оскалом, ступил когтистой лапой прямо на её ножку в браслетах и утащился, поднимая пыль хвостом, со своей мглой в никуда.
XXX
Кассандра задумалась. Как он сказал?
– Тебе моё будущее? Или наоборот? Она, девчонка. Хотя Кассандра сама девчонка и предсказывает будущее. Но своё будущее, оказывается, она не знает. Секундочку, сказала себе Кассандра, которая никогда об этом не задумывалась. А что это, собственно, – «моё»? Может, именно «их» – это и есть «её»? Или «моё» Крокодила – это «своё» девчонки и «её» Кассандры? Или наоборот. «Моё» Кассандры – это «моё» Кассандры и совсем чужое девчонки?
Тоже забавно, что «её» будущее уже наступило, причем буквально, крокодиловой лапой. Кассандра посмотрела на свою смуглую лодыжку. Пыль ещё оседала от хвоста Крокодила, а её будущее уже становилось прошлым.
Так сидела Кассандра в слезах и пыли среди остовов Цветущего в прошлом Города, может быть, пять минут, а может быть – пять веков.
И тут на площадь выехала Царевна.
Кассандра даже не могла обрадоваться. Она была в странном, сонном оцепенении.
Царевна и Эфраим тоже чувствовали себя здесь не очень.
А вот Роза как раз необычайно оживилась и, потирая ладошки, воскликнула:
– Нуте-с!
И нацепила свой монокль.
Роза задрожала, закрутилась на одном месте, в облаке праха стремительно увяла, стала плодом, потом семенем, потом ростком, опять зацвела пышным цветом и, повторив эту процедуру пять раз, произнесла замогильным голосом:
– Город был легкомыслен. Он не любил своих собак и не уважал своих муравьёв. Он будет прощён, но должен измениться. А Крокодилу передайте, что будущее его – в остроге. При таком поведении.
Коста дель Крок. Крокодил
Крокодил этот, любивший дорогие футболки, алые спортивные штаны с бриллиантовыми лампасами, хорошие тачки (его тачки на платиновых рессорах из самой Поднебесной всегда выигрывали скачки на тачках. Их расписывали цветами и петухами лучшие мастера тех земель и, естественно, тащили эти тачки его мощные момчета в роскошных диагоналках)…
Так вот, этот Крокодил составил свои несметные богатства, грабя торговый люд с незапамятных времен.
В давние времена, когда не сияли в небе ещё созвездия Умница и Мишутка, эти места были житницей самой демократической Греции. В золотой Ахаполлоний прибывали несметные корабли аргонавтов и грузили, значит, жито.
И вот этот Крокодил со товарищи грабил каждый абсолютно обоз, торговцев убивал, а навар, который не мог потратить на тачки, закапывал там и сям.
Немного он потратил на строительство Цветущего Города и устройство его легкомысленных жителей, но это была незначительная сумма.
А поскольку сокровища эти были омыты кровью невинных (ну, не совсем невинных, но всё-таки не надо было их убивать. Можно было просто поругать за курение гашиша и цены и отпустить) купцов, то лежало на нём заклятие. Типа, если его откапывать, то кто первый стукнет лопатой о золото, тому каюк.
Стоит, к примеру, домишко на площади, напротив магазина «Централ». Такой весь из палок и рубероида, на ласточкиной слюне. И вдруг ребята начинают строиться. Один этаж со стеклопакетами, второй, восьмой, пятнадцатый. И тачку подгоняют, не такую, как у Крокодила, но всё-таки на зимней резине и в бубенцах. И не успеют даже задуматься о штукатурке (что бывает и через десятилетие, а тут – сразу задумались), как молодой Касим помирает от неизвестной болезни. И тогда бабы воют, дети плачут, все на поминках пляшут хору. Обклеивают весь приграничный лес взпоминаниями о Касиме, какой он был прекрасный, только зря он во дворе стал помидоры копать. И лопата стукнула. А все уже знают, что не помидоры он копал.
Потому в этой местности или кто разбогател и помер, или так и живут, без помидор. На одних абрикосах, которые сами падают с неба.
ХХХ
Нет, не так.
А дело было так.
Царевна со товарищи подъезжала к странному призрачному мерцающему городу. Вглядывалась, что же с ним не так. Не видно ни огней, ни дымов. Не слышно ни песен, ни плясок.
И у дороги увидела сморщенного сгорбленного старичка. Он посмотрел на неё кроткими слезящимися жёлтыми глазами с вертикальной щелью зрачка, протянул лопату:
– Помоги, ясная, томатов накопать. Внучата ждут. А я тебе за то весть скажу.
Царевна любезно спустилась с коня, взяла лопату. Подумала: может, у него весть о матушке. Кто их знает, старичков. Говорят, они мудрые и живут 500 лет.
И только она занесла лопату, как Роза плюхнулась о землю ей под ноги, закрутилась, как дервиш, запищала и вцепилась золотыми зубками в Царевнину лодыжку. Царевна бросила лопату в ужасе. Уж на что Роза была у них своенравная, а такого ещё себе не позволяла.
– Что ты, милая?
– Сам копай! – верещала Роза.
Старик вдруг расправился и стал увеличиваться стремительно.
Роза шипела и плевалась и не подпускала Царевну к лопате.
Старичок уже возвышался над ними, их накрыла глубокая сизая тень.
– Копай, сволочь, – сипел он.
– А вот тут что-то блестит, дай-ка я копну.
Заворожённая Царевна опять потянулась к лопате.
И тут доблестный Эфраим как треснул о землю копытом! Земля расступилась, и открылись им несметные сокровища.
Старик страшно захохотал, сгрёб сокровища лапами и улетел за бугор.
– Заклятие есть, – задумчиво сказала Роза. – Те сокровища заклятые. Кто первый стукнет лопатой, тому кранты. У нашего Эфраима не лопаты, слава Богу, – копыта. Так что на него не действует. А этот Крокодил у нас теперь в должниках. И сам это знает. Пошли.
ХХХ
Февраль
А Февраль со своим ястребом Високосом и своим Конче Разгуляем шёл неспешно на северо-запад. И в одном сельпо, за пивом, встретил другую Кассандру. Или ту же.
Февраль был уже немножко подшофе.
– Вот видишь, Орион как горит. Это любовь. Когда Плутон в четвёртом дворце в квадрате и в пирамиде, это очень хорошо. Видишь этого Змия? Во дворце в зените в квадрате? Встретишь свою суженую до конца твоего звёздного года, в январе в квадрате. Встретишь с хорошим контрактом. Войдёт она в пятый дом в 40-м градусе на Венеру, возьмёт тебя за ручку и скажет:
– Сокол мой ясный.
Глаза её будут гореть, как Близнецы в восьмой степени, ротик пламенеть, потому что Лев – знаешь, Лев? – твой Лев восьмого градуса, поэтому должен ты поцеловать её до утренней зари.
Войдёт она в твой пятый дом, возьмёт тебя за руку и как хряснет Большой Контракт на стол. Станет он выше звезд и даже луны в девятом бунгало. Протянет контракт, и это очень хорошо, потому что твой Марс в третьем этаже восьмого дома, третья дверь направо. Он сейчас очень ослаблен. И это хорошо. Ты станешь флиртовать. Умеешь флиртовать? Нет? Ну так научишься. И будешь флиртовать до декабря. Нет, января. А она стукнет кулаком по столу, потому что у неё очень сильная Венера в кустах в 12-й степени и Марс в квадрате. И третье полнолуние.
Стукнет кулаком и скажет:
– Харэ флиртовать. Подписывай контракт, сволочь.
Но твой Лев, ты знаешь, этот фехтовальщик, – он тебя защищает в 12-м колене. Хотя у тебя только два колена, но на это ему наплевать. Он очень сильный. Лев твой, значит, он же твой Тайный Покровитель. Он тоже в восьмом доме, в квадрате. Ты знаешь, что у тебя есть Тайный Покровитель?
Вокруг него все иностранцы. И это очень хорошо.
Оставь все колебания и иди. Будет много успеха, встречи с иностранцами. Это очень хорошо.
И будет тебе дальняя дорога.
И выдохнула.
Февраль почесал репу.
– Да мы с сестрицей типа маменьку ищем.
– Про это ничего не знаю, – обиженно сказала Кассандра и закурила.
ХХХ
Могушник и Философ
А жил в те времена один такой человек. Был он очень сильный Могушник. Но не все об этом знали. Вид тогда он принял высокого, худого молодого человека в длинном пальто и шляпе, и служил в Цирке клоуном. Всех он очень смешил, и все его любили. Собирал он для Цирка полную кассу, и хозяин и труппа были очень довольны. Никуда он не спешил могушничать, поскольку знал свою силу, и знал он ход небесных светил.
Вот как-то раз на представлении оказался один Философ. Философ, кстати, тоже был высокий и худой, и ещё он косил на оба глаза. Носил он американскую военную куртку и кепку.
Философу очень понравилось представление, он остался знакомиться с Клоуном. Посидели они за шатром, где кибитки, у костерка, рядом легла большая, лохматая, усталая цирковая собака. Выпили чарку.
– Ну что, старик, ты думаешь, что так будет всегда?
Философ обвел взглядом расписные карутцы, милую жену, бельё, сохнущее на веревке, ряды золотых призов в окошке.
– Я думаю, что так есть всегда, это же я. Или это же Вы, – ответил Могушник.
И тут произошло следующее: костер выстрелил, и тысяча искр с грохотом ударила в ночное небо.
Философ и Могушник чёрными силуэтами сидели и вели беззвучный разговор.
Искры же вокруг них метались жарким золотым ветром, в каждой искре – целая жизнь. Целая какая-то любовь, женщина, дети женщины, целое, допустим, вручение призов на всесветной премии «Ника» или целое рождение дочери. И как одна такая чья-то дочь, юная, хрупкая, лежит ночью на дороге в чужой стране и плачет. А будущий суженый, невероятной красоты, доброты и силы, поднимает её и утешает. И цирки, и смерти, и победы, и приключения, и песни совсем чужих людей. Тоска, и потеря возлюбленной, и вся её дальнейшая жизнь – всё металось и мечется вокруг них золотыми искрами.
А они сидят в бесконечной беседе. А на небе эти два созвездия называются:
Могушник и
Философ.
ХХХ
Февраль тяжёло вздохнул.
Не хотелось ему оставлять Другую Кассандру такой разочарованной. Он взял её за руку.
– Спасибо. Не сомневайтесь, это очень важная для меня информация. Я искренне благодарен. Вот Вам золотой. Но всё-таки не посмотрите ли в Вашем хрустальном шаре что-то про нашу матушку. Буду очень обязан.
И оправил на плече Високоса.
Високос шепнул ему на ухо из-под колпачка:
– Оставь, пойдём.
Но Февраль как-то ещё не мог.
ХХХ
Игра в гербо
История
По легенде, эта игра свалилась с неба в 21-м году эпохи Дзинь третьего тысячелетия до Эры Возрождения. Тогда Февраль, бог метелей, костров, песен под гитару и покровитель волшебных мышей, известный своими сандалиями с золотыми пропеллерами и дырявыми карманами, возвращался из небесного паба, весело набив морду кое-кому и сам при фингале. Он встретил Деву неземной красоты, она спросила сигаретку, завязалась беседа. Вот тогда-то, при поисках спички, которую Февраль, теоретически, умел зажигать о подошву сандалии, игра в гербо и выпала у него из кармана (где никакой спички не могло заваляться, прикурили у Венеры в восьмом доме справа, за колодцем).
И шлёпнулась прямо в царский двор. Она так валялась много дней в пыли и говнище, по ней проезжали карутцы, свинки пытались поиграть, но у них не получалось. Пока не заприметила её пытливая Царевна.
Долгое время она считалась Царской Игрой и называлась Бриллиантовый Гербо. Черни строго, под угрозой остаться без ужина, запрещалось в неё играть.
Но сметливые пейзане всё равно изготавливали себе наборчик из хлебного мякиша, верёвочной петли и палки.
Играют в неё от 15 секунд до года. Но только когда Марс в восьмом доме и Нептун в квадрате и розовопёрстая Эос уже бредёт по небу, возвращаясь с пирушки. В память о божественном Феврале.
Правила
Первым ходить может только троюродный кузен младшего игрока.
Фигуры надо брать только левой рукой, сидя спиной и, по возможности, глядя на северо-восток.
Северо-восточное происхождение игры имеет огромное значение. Язык движется только на запад. Взгляд должен быть мягким, немного в себя.
Надо обязательно постараться почувствовать себя юго-западной рыбой, поблёскивающей в водах Гольфстрима.
Каждый пятый игрок, тоже в память о Феврале, получает звёздный фингал.
Каждый второй его почтительно, с поклоном, подаёт. Направление подачи зависит от сегодняшнего ветра и расположения звёзд.
Игра ведется до зари, до Нового года или как получится.
Победившим считается игрок, достигший состояния рыбы, в Венере в восьмом доме, собравший больше всего спичек и зажёгший костер за самое короткое время и с одной спичкой. На ветру.
Над обрывом.
Где прошло стадо коров.
Начинается мелкий дождь.
Море шумит.
Ничья собака нюхает траву.
И ищет еду.
Вечереет.
Фигуры
Кон
Кон ходит только влево, на северо-запад и на рассвете. Когда трава блещет росой.
Это фигура очень сильная. Используется при прямой атаке и в Гербарии.
Роза
Хитрая и скрытная фигура. Её берут только правой рукой (смотри схему), заложив левую за спину и кланяясь. В этот день не едят сахара и не пьют вина. Используют в сложных дворцовых интригах, дипломатических войнах, дворцовых переворотах. При варке компота рекомендовано насыпать Розе ложечку сахара. На всякий случай.
Ходит только W-Z и Z-Q. На северо-запад. Только первые 30 минут после заката. Осторожно – золотые зубки.
Солдат
Самая младшая фигура. Но без неё никуда. Солдат сварит суп из топора, наведёт мост через реку. При атаке используется в массе. В гербо солдаты не гибнут. Их души только временно улетают в рай повеселиться и отдохнуть, пока доигрывается партия. А они скромно стоят за пределами поля.
Ходят, естественно, только 1BQ-28J13.
И все довольны.
Змея, кусающая себя за хвост
Это сложная фигура. Для неё характерно лёгкое головокружение и признаки отравления. Кусать себя за хвост, будучи, вероятно, ядовитой змеёй, ой как непросто.
ХХХ
Вот ехал как-то Февраль на своём Разгуляе тихим шагом. Високос, отпущенный поохотиться, замер над ним точкой-тире высоко в небе.
И вдруг Високос камнем падает оземь и через мгновение садится перед Февралём на камень с маленькой живой змеей.
А змея ему и говорит:
– Привет, как тебя зовут?
– Февраль. А тебя?
– А меня Златка. Я мóрская змея. Море меня породило, море меня и убьёт. В море, значит, живу, пугаю купальщиков по профессии. А ты?
– А я гусляр, солдат, песни певец, учёный.
– А сколько тебе лет?
– Мне 25. А тебе?
– О, совсем молодой. А мне 525 вчера исполнилось. А есть у меня сестра. Ей два года. Зовут Серебрянкой.
Расскажу тебе сказку.
Есть у нас в Чёрном море царь. Зовут его Морда. Всеми волнами он правит. Даже радиоволнами и интернетом. Он у нас очень информированный, потому что волны приносят ему новости со всего света.
Как-то ночью в море на прогулке встретил он Царевну. Напугал её до полусмерти, так что она от ужаса пригласила его на кофе. Так-то он кофе не переносит, но за ней пошёл, как загипнотизированный. Вышел он с ней на берег, хотя никогда такого не делает: там ему не нравится. Суховато. И на нервной почве, так как влюбился, запузырил каких-то её родственников или знакомых на небо. Навечно.
Царевна, естественно, не поняла этого поступка и ускакала по-быстрому. Морда на суше ещё хуже соображает, чем в море. В море он довольно толковый, хоть и задумчивый. Он у нас научные изыскания ведёт и за культуру отвечает.
И вот теперь Морде нет покоя. Каждую ночь подплывает он к берегу. Где какой костерок – обопрётся на свой трезубец и всматривается близоруко: не промелькнёт ли там медовая её коса, не прозвенят ли чистым колокольцем её шутки и песни, не пропоёт ли перебором её гармонь.
Или ещё люди возведут за неделю такой сарай на берегу, весь огнями блещет, маргариты льются рекой, музыка разносится по скалам, все танцуют.
И ищет, ищет он взглядом свою танцующую золотую рыбку среди маргарит, среди загорелых момчет, обнимающих своих младенцев. Возьмут младенца в лапы – и с ним танцуют. Так у них заведено.
А Морда возвышается над ними среди ночи, среди моря, никто на него не обращает внимания, принимают за скалу или временное лунное затмение.
А Морда смотрит, всматривается безнадёжно, и из чёрных глаз его текут слёзы и превращаются в черномордский жемчуг, так высоко ценимый в мире.
А на заре выходят лодки за рыбой паламут, и сети их становятся тяжелы от того жемчуга. А рыбаки бранятся: не сваришь его, не закатаешь в банки на зиму, а только обменяешь на золото. А это надо тащиться в Ахаполлоний, в обменный пункт. А у них нету времени. Паламут идёт.
ХХХ
Досказала Златка сказку и заплакала. И слезки её становились маковыми зёрнами, хоть халу пеки.
– Не знаешь ли ты, где найти Царевну? А то за Морду мы очень переживаем, и паламут уходит. Нездоровая у нас обстановка.
ХХХ
А Морда – иногда после заката он подплывал к большим приморским городам. Они переливались огнями на много километров, и везде-то по берегу играла музыка, и люди танцевали и ходили по песку с чашами, в обнимку, и целовались. Дети и собаки заходили в чёрные волны и ничего не боялись. А зря.
Весь этот берег сливался в чёрных глазах Морды в одну сияющую в темноте, переливающуюся невозможность. Силы его были на исходе. Он смотрел на неё сквозь слёзы – и таял. Его становилось меньше с каждым часом.
И вот однажды ему показалось, что он слышит переливчатый смех, золотой плавник блеснул среди силуэтов танцующих.
Морда собрал все свои уходящие силы и бросился на бриллиантовый сияющий берег за своей рыбкой, протянул всё ещё огромную, слабеющую лапу, таща за собой из воды зловонный хвост.
Лапа схватила пустоту раз, другой, народ с воплями врассыпную, мечутся какие-то совсем не те, не золотые, рыбки.
Небольшая девчонка встала перед отчаянной тающей горой.
Сказала звонко (тот, знакомый, любимый перелив. Опять перепутал, бедняга):
– Что ты, дядя. Нету тут твоей Царевны. Тут мои мама и брат. А их нельзя обижать. Иди, дядя.
И Морда замер. Потом залился слезами и растаял в своём море. И его не стало.
А в небе зажглось созвездие Морда.
ХХХ
Август Октябрь
Что-то давно ничего не слышно об Августе Октябре.
А Август Октябрь, весёлый и кудрявый, пристегнул к поясу свою верную сабельку, поправил на плече ястребёнка Октавия, и двинулся, значит, на северо-восток.
Северо-восточные ветры, как известно, были самые злые. Но и Август Октябрь был не промах. Конёк у него был резвый, Телепат. Телепат, белый, в яблоках, был легкомысленным конём. Не раз его заставали в деревне по улицам, самого, просматривающим в окошко горные теленовости и хохочущим над шутками телеулюлиц. Или, того пуще, играющим в гербо с самыми заядлыми пройдохами. Мог он позариться на хозяйские яблоки или объесть целую смокву. Но Август Октябрь его любил и всё ему прощал.
Но сейчас он, от сознания важности своей задачи, присмирел, шёл ровно под Августом Октябрём.
Шли они так, шли, то берегом, то полем, и свернули в лесок, в сторону горы.
И вот что странно: съезжал Август Октябрь в лесок с полуденного жаркого поля, а въехал в осенний бор. Тучи низко бежали на сумрачным кудрявым лесом, поднимаясь за мягкими лесистыми горами, открывая холодное осеннее закатное небо над ними. Ветер волновал жёсткие ветви дубков, и они шептали и шептали:
– Будь осторожен…
Стало быстро темнеть.
Август Октябрь спешился, стреножил Телепата, развёл костерок, стали варить кашу.
И тут из леса на поляну выходит к ним дева неземной красоты, протягивает Августу Октябрю белую руку в узорном рукаве и говорит:
– Пойдем со мной, ясен сокол, я тебе одну пещерку покажу.
И смотрит так близко ему в глаза.
– Ни хрена себе, – подумал Август Октябрь, и сам взглянул в глаза красавицы, пристально. И видит он в них ясное небо по-над морем, и как сидят они с матушкой во дворцовом парке на скамейке. А матушка ему и говорит:
– Как ты вырос, сынок. Хочу я увидеть, какой ты будешь через год, милый Август Октябрь.
– А будет мне, мамаша, через год 40 лет, – отвечает в шутку юный Август Октябрь, но как бы серьёзно. – Будет у меня жена и двое детей, пиджак и щетина, работа…
– Не шути так, Август…
– Пойдём, пойдём, – потянула его дева, и он как заворожённый встал, пошёл.
Заволновался Телепат, забил копытом, да некому его растреножить. Августа с девой уже и след простыл. Тогда Октавий снялся и тихо полетел за Августом. Видит он, как дева вводит Августа, и правда, в лесную пещерку, спрятанную за скалой. Октавий попробовал туда. А там мгла и ни души.
Октавий пролетел над Телепатом, крикнул хрипло:
– Жди тут, я за Царевной: беда!
И кинулся на юго-запад.
Долетел до лагеря Царевны с войском и генералами. Рассказал, что да как.
Ну, Роза, естественно, сказала, что она же говорила. Эфраим молча засобирался, и Царевна с небольшим летучим отрядом усачей мигом кинулась по следам Августа Октября. Октавий показывал дорогу.
Вот и лесок. Вот и костерок, Телепат волнуется, землю копытом роет. Добрались до пещеры. А у пещеры сидит древний старичок, улыбается и говорит Царевне:
– Милая сестра.
Царевна в слёзы. Как же так, не может это быть Август Октябрь!
– Может, милая сестра. Я вошел в пещеру юношей, а вышел стариком. А жизнь моя, прекрасная и долгая, осталась там.
– Где эта сволочь неземной красоты?
Ярится Царевна.
– Никому не плакать, не рыдать и не злиться. Так делу не поможешь. Надо её выманить и договориться.
У Розы, ясное дело, был план.
Построили самых бравых усачей перед пещерой, и Царевна заиграла на гармони вальс «Дунайские волны». То ли хорошо она играла, то ли усачи правильно строй держали, то ли эхо в пещере было слишком громкое, а только выпросталась из пещеры тонкая белая ручка, и волшебный голос пропел:
– Харэ эту шарманку крутить, чего надо?
– Отдай, скотина, нашему Августу Октябрю его молодую жисть.
– А мне что за это будет? Я с ним прекрасно пожила. Он милый.
– Отдай, сволочь.
……
– Ну, давайте сядем играть в гербо. Кто выиграет, тот и получит его молодость.
Тут Царевну кто-то (мы знаем кто) сильно укусил за ногу, и она сказала:
– О’кей. За нас играет Роза.
Дева ухмыльнулась: чтó ей какая-то Роза. Её даже Благородный Елен обходил стороной – не хотел связываться. Эх, не знала она нашу Розу.
Сели играть.
За каждый Розин зевок один усач как бы ложился отдохнуть. За каждый девин промах ночной зайкиц валился кверху лапами, типа помер. Играют ночь, играют день. Зайкицам уже надоело валяться, пора в семью, к детям, к жёнам. И усачи скучают по каше, сколько можно отдыхать. Все в волнении. И тут Роза с улыбкой подает деве каплю росы, а в ней маленький золотой колокольчик.
– Вам шах.
Дева побледнела, выхватила из-за пояса кинжал и бросилась на Розу. Видимо, у них дошла партия до фингалов и прочих сложных ходов.
– Ха-ха, – пропищала Роза, отскакивая, – ошибочка ваша. А вот и мат.
И победоносно выхватила из рукава мат.
В тот же миг дева растаяла с шипением в воздухе, оставив зелёное облако и запах серы, а Август Октябрь выпрямился во весь свой прекрасный рост и весело вcтупил в их круг.
Katya Gerasimova Bosky
Глоссарий
Бавно – медленно, плавно
Оглядало – зеркало
Улюлицы – птицы из семейства черногорбых чучулигов, приятельницы Эфраима
Штыркели – практически аисты
Цыгоин – цыган
Момчето – молодой человек
Конче – ласковое обращение к коню, конёк
Паламут – рыба из семейства скумбрий, десятая вода на киселе. Сильное стадное чувство, ума нет
Хора – народный танец цепочкой, типа сиртаки, хоровод
Младеж – молодёжь
Зайкиц – заяц из семейства зайцев. Милый
Елен – сильный, большой и благородный олень, властелин этих мест
Куче – собака, или пёс
Серветер – официант
Стекляр – стекольщик
Кон – конь
Магаре – осёл, он же Окликс
Шаронка – небольшой, крытый черепицей дом из кирпича, с просторной общей комнатой посередине и маленькими отдельными по её сторонам. Его придумал французский архитектор Рене Шарон в начале XX века для христианских беженцев из Стамбулении.
Шкембе – суп из потрохов
Диагоналка – нарядный аксессуар для мужчин
Взпоминание – добрые слова об умершем, с портретом и датами жизни, на листе А4, часто – ламинированные и нарядной цветной печати
Могушник – волшебник
Карутца – повозка, запрягается Конче или магаре, часто расписана цветами неземной красоты и украшена бахромой и кистями